осмотрела меня с головы до ног и вдруг, притронувшись пальцами к моему рукаву, сказала: – Давайте я куплю что вам нужно, а вы подождите меня на улице. Я совершенно растерялся. – Благодарю вас, – сказал я. – Это очень мило с вашей стороны, но, право, я мог бы и сам. – Нет, нет, – сказала дамочка, – ступайте на улицу. Что вы собирались купить? – Видите ли, – сказал я, – я собирался купить полкило черного хлеба, но только формового, того, который дешевле. Я его больше люблю. – Ну вот и хорошо, – сказала дамочка. – А теперь идите. Я куплю, а потом рассчитаемся. И она даже слегка подтолкнула меня под локоть. Я вышел из булочной и встал у самой двери. Весеннее солнце светит мне прямо в лицо. Я закуриваю трубку. Какая милая дамочка! Это теперь так редко. Я стою, жмурюсь от солнца, курю трубку и думаю о милой дамочке. Ведь у нее светлые карие глазки. Просто прелесть какая она хорошенькая! – Вы курите трубку? – слышу я голос рядом с собой. Милая дамочка протягивает мне хлеб. – О, бесконечно вам благодарен, – говорю я, беря хлеб. – А вы курите трубку! Это мне страшно нравится, – говорит милая дамочка. И между нами происходит следующий разговор. ОНА: Вы, значит сами ходите за хлебом? Я: Не только за хлебом; я себе все сам покупаю. ОНА: А где же вы обедаете? Я: Обыкновенно я сам варю себе обед. А иногда ем в пивной. ОНА: Вы любите пиво? Я: Нет, я больше люблю водку. ОНА: Я тоже люблю водку. Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел бы когда–нибудь с вами вместе выпить. ОНА: И я тоже хотела бы выпить с вами водки. Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи? ОНА (сильно покраснев): Конечно спрашивайте. Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога? ОНА (удивленно): В Бога? Да, конечно. Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водки и пойти ко мне. Я живу тут рядом. ОНА (задорно): Ну что ж, я согласна! Я: Тогда идемте. Мы заходим в магазин, и я покупаю пол–литра водки. Больше у меня нет денег, какая–то только мелочь. Мы все время говорим о разных вещах, и вдруг я вспоминаю, что у меня в комнате, на полу, лежит мертвая старуха. Я оглядываюсь на мою новую знакомую: она стоит у прилавка и рассматривает банки с вареньем. Я осторожно пробираюсь к двери и выхожу из магазина. Как раз, против магазина, останавливается трамвай. Я вскакиваю в трамвай, даже не посмотрев на его номер. На Михайловской улице я вылезаю и иду к Сакердону Михайловичу. У меня в руках бутылка с водкой, сардельки и хлеб. Сакердон Михайлович сам открыл мне двери. Он был в халате, накинутом на голое тело, в русских сапогах с отрезанными голенищами и в меховой с на– ушниками шапке, но наушники были подняты и завязаны на макушке бантом. – Очень рад, – сказал Сакердон Михайлович, увидя меня. – Я не оторвал вас от работы? – спросил я. – Нет, нет, – сказал Сакердон Михайлович. – Я ничего не делал, а просто сидел на полу.

– Видите ли, – сказал я Сакердону Михайловичу. – Я к вам пришел с водкой и закуской. Если вы ничего не имеете против, давайте выпьем. – Очень хорошо, – сказал Сакердон Михайлович. – Вы входите. Мы прошли в его комнату. Я откупорил бутылку с водкой, а Сакердон Михайлович поставил на стол две рюмки и тарелку с вареным мясом. – Тут у меня сардельки, – сказал я. – Так, как мы их будем есть: сырыми, или будем варить? – Мы их поставим варить, – сказал Сакердон Михайлович, – а сами будем пить водку под вареное мясо. Оно из супа, превосходное вареное мясо! Сакердон Михайлович поставил на керосинку кастрюльку, и мы сели пить водку. – Водку пить полезно, – говорил Сакердон Михайдович, наполняя рюмки. – Мечников писал, что водка полезнее хлеба, а хлеб – это только солома, которая гниет в наших желудках. – Ваше здоровие! – сказал я, чокаясь с Сакердоном Михайдовичем. Мы выпили и закусили холодным мясом. – Вкусно, – сказал Сакердон Михайдович. Но в это мгновение в комнате что–то щелкнуло. – Что это? – спросил я. Мы сидели молча и прислушивались. Вдруг щелкнуло еще раз. Сакердон Михайлович вскочил со стула и, подбежав к окну, сорвал занавеску. – Что вы делаете? – крикнул я. Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке, схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол. – Черт побери! – сказал Сакердон Михайлович. – Я забыл в кастрюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль отскочила. – Все понятно, – сказал я, кивая головой. Мы сели опять за стол. – Черт с ними, – сказал Сакердон Михайлович, – мы будем есть сардельки сырыми. – Я страшно есть хочу, – сказал я. – Кушайте, – сказал Сакердон Михайлович, пододвигая мне сардельки. – Ведь я последний раз ел вчера, с вами в подвальчике, и с тех пор ничего еще не ел, – сказал я. – Да, да, да, – сказал Сакердон Михайлович. – Я все время писал, – сказал я. – Черт побери! – утрированно вскричал Сакердон Михайлович. – Приятно видеть перед собой гения. – Еще бы! – сказал я. – Много поди наваляли? – спросил Сакердон Михайлович. – Да, – сказал я. – Исписал пропасть бумаги. – За гения наших дней, – сказал Сакердон Михайлович, поднимая рюмки. Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я – сардельки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал: – Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаяь от преследования. – Кто же вас преследовал? – спросил Сакердон Михайлович. – Дама, – сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего меня не спросил, а только молча налил в рюмки водку, то я продолжал: – Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился. – Хороша? – спросил Сакердон Михайлович. – Да, – сказал я, – в моем вкусе. Мы выпили, и я продолжал: – Она согласилась идти ко мне и пить водку. Мы зашли в магазин, но из магазина мне пришлось потихоньку удрать. – Не хватило денег? – спросил Сакердон Михайлович. – Нет, денег хватило в обрез, – сказал я, – но я вспомнил, что не могу пустить ее в свою комнату. – Что же, у вас в комнате была другая дама? – спросил Сакердон Михайлович. – Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама, – сказал я, улыбаясь. – Теперь я никого в свою комнату не могу пустить. – Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, – сказал Сакердон Михайлович. – Нет, – сказал я, фыркая от смеха. На этой даме я не женюсь. – Ну тогда женитесь на той, которая из булочной, – сказал Сакердон Михайлович. – Да что вы все хотите меня женить? – Сакердон Михайлович я. – А что же? – сказал Сакердон Михайлович, наполняя рюмки. – За ваши успехи! Мы выпили. Видно, водка начала оказывать на нас свое действие. Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швырнул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже некоторое головокружение. – Как вы относитесь к покойникам? – спросил я Сакердона Михайловича. – Совершенно отрицательно, – сказал Сакердон Михайлович. – Я их боюсь. – Да, я тоже терпеть не могу покойников, – сказал я. – Подвернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, должно быть, пнул бы его ногой. – Не надо лягать мертвецов, – сказал Сакердон Михайлович. – А я бы пнул его сапогом прямо в морду. – Терпеть не могу покойников и детей. – Да, дети – гадость, – согласился Сакердон Михайлович. – А что, по–вашему, хуже: покойники или дети? – спросил я. – Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все–таки не врываются в нашу жизнь, – сказал Сакердон Михайлович. – Врываются! – крикнул я и сейчас же замолчал. Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня. – Хотите еще водки? – спросил он. – Нет, – сказал я, но, спохватившись, прибавил: – Нет, спасибо, я больше не хочу. Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим. – Я хочу спросить вас, – говорю я наконец. – Вы веруете в Бога? У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина, и он говорит: – Есть неприличные поступки. Неприлично спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что положил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отказать; и самый удобный и приятный способ отказа – это соврать, что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть, и тем самым лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: «веруете ли в Бога?» – тоже поступок бестактный и неприличный. – Ну, – сказал я, – тут уж нет ничего общего. – А я и не сравниваю, – сказал Сакердон Михайлович. – Ну, хорошо, – сказал я, – оставим это. Извините только меня, что я задал вам такой неприличный и бестактный вопрос. – Пожалуйста, – сказал Сакердон Михайлович. – Ведь я просто отказался отвечать вам. – Я бы тоже не ответил, – сказал я, – да только по другой причине. – По какой же? – вяло спросил Сакердон Михайлович. – Видите ли, – сказал я, – по–моему, нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить. – Значит, те, что желают не верить, уже во что–то верят? – сказал Сакердон Михайлович. – А те, что желают верить, уже заранее не верят ни во что? – Может быть, и так, – сказал я. – Не знаю. – А верят или не верят во что? В Бога? – спросил Сакердон Михайлович. – Нет, – сказал я, – в бессмертие. – Тогда почему же вы спросили меня, верую ли я в Бога? – Да просто потому, что спросить: верите ли вы в бессмертие? – звучит как–то глупо, – сказал я Сакердону Михайловичу и встал. – Вы что, уходите? – спросил меня Сакердон Михайлович. – Да, – сказал я, – мне пора. – А что же водка? – сказал Сакердон Михайло– вич. – Ведь и осталось–то всего по рюмке. – Ну, давайте допьем, – сказал я. Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса. – А теперь я должен идти,– сказал я. – До свидания, – сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу. – Спасибо за угощение. – Спасибо вам, – сказал я. – До свидания. И я ушел. Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, опять надел на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михай– лович заложил за спину, и их не было видно. А из–под задравшегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские сапоги с отрезанными голенищами.

<< предыдущая следующая >>